Живущий - Страница 63

«Он ведь не подключен, — сказала она себе. — Он один, совсем один в своем теле, я должна это помнить. Он не привык делиться с друзьями, потому что у него нет друзей в списке. И даже списка нет. Невыносимая пустота. Я должна быть к нему терпимой…»

Клео взъерошила его волосы запеленатой в контактную пленку рукой. Тончайший окк. Она почти что чувствовала тепло его кожи… Зачем раздражаться? Надо ласково и спокойно ему все объяснить:

— Обсуждать с друзьями такие вещи совершенно нормально. Акт — это ведь не что-то интимное. Это делается на фестивалях и в люксурии. Это делается при всех. И со всеми…

— Не хочу, чтобы ты делала это со всеми, — сказал Мудрейший. — Обещай, что не будешь.

— Не буду. — Она с трудом сдержала улыбку.

Он был как капризный ребенок. Тыкал в нее пальцем и канючил: «моё»… Ну, то есть с первым слоем все ясно: у членов Совета должны быть постоянные женщины для «личного пользования». Поначалу это ее немного шокировало, но потом она признала, что так и правда гигиеничнее и удобнее… В любом случае она ничего не имела против того, чтобы в первом слое вступать в контакт только с ним. Да ей и в голову не пришло бы взять себе еще одного партнера по доброй воле…

Восьмой это понимал и не тревожился из-за первого слоя. Он тревожился из-за третьего. Ревновал ее к режиму люксурия. Просил даже там не иметь ни с кем актов…

Это было глупостью. Абсурдом. Неврозом. Требовать от нее воздержания в садах удовольствий!

Требовать соблюдения каких-то условий в пространстве абсолютной свободы.

Так и не убедив его в нелепости этих просьб, она стала давать обещания. Это было смешно — он ведь даже не мог проверить, — но так ему становилось спокойнее…

Он всегда замечал, когда она там. По ее лицу в первом слое. У нее становилось такое лицо, как будто ей больно. Как будто она беззвучно кричит или собирается плакать. Она не отрицала, что заходила в люк— сурию, но послушно врала насчет акта. Говорила, что акта у нее ни с кем не было. Что она навещала волчат…

Восьмой по-прежнему лежал на боку. Она обняла его сзади, животом и грудью прижалась к его спине.

— Так что, мы будем испытывать окк? Если тебе понравится…

— Мне не понравится, Клео.

— Но…

— Мне понравилось, как было тогда. В первый раз. Без всякого окка…

Он по-прежнему называл тот акт «первым разом».

Некоторое время они оба молчали. Снизу, из сада, доносились обрывки скандала. Это Лейла в первом слое общалась с новенькой — дополнительной женщиной Слуги Порядка, взятой месяц назад. Голос Лейлы, злой, но при этом как будто испуганный, срывался на визг. Голос новенькой звучал тихо, но довольно уверенно. Кроме Лейлы, визжали еще Лейлины дети.

— Скажи, что ты меня любишь, — попросил вдруг Восьмой.

— Живущий полон любви…

— Нет, не так!

— А как?

— Скажи, что любишь только меня.

— Но так не бывает…

Она почувствовала, как дрожат его плечи.

— Ты здоров?

— Если можешь, не прижимайся ко мне этой пленкой. Мне от нее холодно.

Она отодвинулась.

Полуистлевшее, ломкое, как крыло мертвой бабочки на ветру, шевельнулось воспоминание. Когда-то — ей было всего пятнадцать — у нее родился Родной. Младенец был нездоров и временно перестал существовать спустя несколько месяцев. Но все то время, пока он был с ней, она заботилась о нем по программе «Мой Крошка-Живущий»: переодевала, кормила, купала, делала массаж и так далее. Для всех процедур она, как полагается, использовала одноразовые контактные перчатки. Когда она трогала его, совсем голого, руками в перчатках, он точно так же дрожал…

не прижимайся ко мне этой пленкой

…как будто от холода. Возможно, несколько раз она даже снимала перчатки, чтобы малыш успокоился. Скорее всего, снимала. Но вспомнить точно она не могла. С первослойными воспоминаниями так всегда: рассыпаются, как вчерашние сны… А из памяти она давно удалила всю папку «Родной» по совету психолога. Сразу после того, как он временно перестал жить. «Отправляйте травмирующие психику файлы в корзину». Все исчезло: фотографии, видеоролики, дневниковые записи. Все забылось — его лицо и глаза, его плач и кряхтенье. Остались только смутные воспоминания тела… Как он дрожал. И еще тепло его губ, обхвативших набухший сосок.

…Клео медленно сняла с себя окк и прижалась к его голой коже своей голой кожей. Он повернулся к ней и обнял крепко и властно. Горячая паника разлилась в животе. Она почувствовала себя вырванным из панциря слизнем. Он прикоснулся к ее соску языком. Она вздрогнула и закрыла глаза. Спокойно. Спокойно. В конце концов, это тоже он. Ее самец, отец ее мертвых детей. Тот, по кому она так тосковала все это время.

В третьем слое она судорожно нырнула в люксурию. Открыла лес и нору, сохраненные в личных настройках.

в данный момент кроме вас здесь никого нет

пригласить для акта друзей самостоятельный акт

Она крадется по влажной траве, петляя и иногда резко уходя в сторону, чтобы запутать следы. Наконец подходит к норе и просовывает голову внутрь. Пахнет гнилью, землей и грибами и ее собственной прелой шерстью. Им не пахнет. Белоглазый волк, рожденный той же матерью, что и она, не приходил сюда без нее…

…Она сама давно уже здесь не была. С тех пор, как они привезли ее в Резиденцию и она поняла, что он никогда не вернется в их общий дом.

Но пока оставалась надежда, она часто приходила сюда. Она ждала его день за днем, охотилась и утепляла нору, и прислушивалась к биению четырех новых сердец в своем теле. Потом настал срок, но что-то пошло не так — она не смогла дать им жизнь. Волчата родились мертвыми, хотя люксурия и обещала всем пользователям воплощение самых изощренных фантазий. Она перегрызла скользкие пуповины и ушла рыть яму в мерзлой земле. Потом по очереди перетаскала туда четыре остывших шерстяных тельца. На зубах остался кислый вкус падали.