Живущий - Страница 46

Вы хотите предоставить информацию?

да нет

внимание! лица с извращенной привязанностью к Родным зачастую принадлежат к радикальной группировке Семейственников. Данная группировка представляет угрозу для спокойствия и гармонии Живущего. Ваше бездействие нерационально. Как сотрудник ПСП вы обязаны отправить в ПСПН сигнал тревоги.

подождите… выполняется автоматическая отправка сигнала тревоги…

…выполнено

спасибо за вашу бдительность!

Я ухожу уже достаточно далеко, когда Марк окликает меня.

— Как зовут? — кричит он. — Как зовут мою маму? Маык хочет вспомнить!

Я смотрю в базе. Это все, что я теперь могу для него сделать. В течение трех часов к нему приедет бригада из Психологический Службы.

— Твою мать зовут Роза, — говорю я. — Красивое имя.

Иду дальше, стараясь не думать о Марке, о том, что я с ним только что сотворил.

…В самом центре трущоб обнаженный робот лет сорока с безмятежным лицом и, как ни странно, без малейших признаков вырождения, сидит посреди дороги в позе лотоса. Он худой и весь какой-то суставчатый, как богомол. Его глаза широко раскрыты. Мне почему-то вспоминается Крэкер.

Неожиданно для себя самого я наклоняюсь над ним и громко хлопаю в ладоши в какой-нибудь паре сантиметров от его лица. Он не моргает. Ни малейшего движения лицевых мышц…

…Говорят, кроме роботов, в трущобах также обитают утопленники. Это ныряльщики, гении социо, добравшиеся до самого глубокого, двенадцатого, слоя и добровольно — или же не выдержав перегрузок — оставшиеся на глубине. Говорят, в этом случае все поверхностные слои утопленника разрушаются. Так что утопленника не отличишь от обычного робота… Так говорят. Это всего лишь слухи. Легенда, которую невозможно проверить. Никто не знает, существует ли двенадцатый слой и существуют ли сами утопленники. Ведь, кроме них, никто не опускается так глубоко.

Ну, разве что члены Совета Восьми.

Или, может быть, Крэкер.

Мой друг Крэкер, лучший в мире ныряльщик.

Зеро

Во второй раз это был энтомолог.

Прошло уже полгода с тех пор, как Лис привел меня в Спецкорпус к неподвижному телу Крэкера и сам там чуть не загнулся. Мне тогда пришлось подняться к охраннику, чтобы тот вызвал врача; Лисенка с трудом откачали. Очнувшись, он не смог объяснить, как и зачем оказался на этаже черносписочников. Он удивленно и злобно таращился на меня и облизывал грязные губы. Камеры наблюдения тоже не помогли: спонтанный сбой записи. Единственный свидетель, охранник, подтвердил, что Лис пришел добровольно и очень настаивал на визите к «больному другу». Ему поставили диагноз «переутомление». Его песенка на фрик-тьюбе стала хитом.

Здоровье его скоро наладилось, и лишь однажды, спустя месяц после инцидента в Спецкорпусе, с Лисенком случился еще один маленький приступ. Его нашли без сознания на Доступной Террасе.

А я в тот же день тоже нашел кое-что там, на террасе. В коробке с бумажным мусором — я просил всех кидать туда ненужную целлюлозу: обертки, использованные салфетки, фантики или неудачные черновики писем для «Ренессанса» — на корм для термита…. Вечером того дня, когда Лисенок хлопнулся в обморок, я выудил из коробки сложенный втрое листок с двумя кособокими, неровными, полными трясущихся неуверенных линий рисунками. Под одним содрогающимся почерком человека, у которого не инсталлированы «Веселые пальчики», было выведено карандашом: «схемакакизвлечьцеребронизболтун». Под вторым: «схемакакустановитьцеребронназеро».

Я испугался. Я злился на Крэкера. Я его ненавидел. Бешеный риск. Подвергать риску меня. Подвергать Лисенка. Я обливался густым, как прогоркшее масло, и теплым потом, таким пахучим, что мне казалось: меня поймают, разоблачат и посадят в Спецкорпус, не разбираясь. Из— за одного только этого запаха любопытства и страха.

Я решил, что немедленно, сию же минуту скормлю рисунки термиту. Вместо этого я засунул их себе под одежду. Потом вернул обратно в коробку.

Коробка с бумажным кормом — типичный тайник в духе Крэкера: «прячь у всех на виду». Это было опасно и все же куда безопаснее, чем носить рисунки с собой.

Меня не поймали. То ли камера наблюдения в тот день опять «дала сбой», то ли лисьи каракули не показались подозрительными тому, кто обрабатывал данные.

…Прошло полгода с тех пор, как Лис привел меня к неподвижному Крэкеру. За эти полгода Лис так ничего не вспомнил. За эти полгода я ни разу не приходил в Спецкорпус навестить Крэкера. За эти полгода я запомнил в мельчайших деталях обе корявые схемы и скормил рисунок термиту.

Прошло полгода, и ко мне подошел энтомолог:

— Смерти нет. Друг. Надо поговорить. Иди за ним. Молча.

Энтомолог оказался куда более выносливым медиумом, чем Лисенок, и более одаренным: он озвучивал для меня Крэкера целый час, иногда даже с выражением и жестикуляцией, но в обморок не упал — разве что слегка побледнел и то и дело пытался зевнуть, — и ушел с этажа черносписочников самостоятельно. Он, правда, оказался и не таким по— норным, как Лис. В середине «сеанса» даже умудрился вытолкнуть из себя Крэкера, но ненадолго, он только успел спросить «Что такое?..» и снова провалился в беспамятство.

— Его ячейка сопротивляется, — процедил энтомолог, ткнув себя пальцем в лоб. — Хорошая система защиты. Но все равно с ним приятно работать. У него больше функций, чем у этого дебила Лисенка. Много слоев. Много возможностей. Я заставлю его помогать.

Словно не соглашаясь с озвученным, энтомолог презрительно скривил губы. В его глазах была скука. Он широко и криво распахнул рот и попытался зевнуть, но не смог.